На горячем песке, зарывшись в него кончиками пальцев ног, она лежала на животе. Голову повернула к реке и смотрела, как движется это прохладное и скользкое животное. Дышала часто и дула на песок, где в вихре ее дыхания кружились маленькие рыжие муравьи. Под животом песок был мокрый, от ее купальника. А со спины испарялись струйки воды. Иногда дрыгала ногой, если забирался на нее муравей, и тогда брызгала песком на лежащее рядом тело сестры. «Оюна, перестань», — говорила та, а иногда могла поймать за лодыжку и защекотать. Или поцеловать прямо в пятку. Но сегодня сестра была строга и просто говорила: «перестань». Она читала книгу, разложив себя на большом махровом полотенце. И даже не смотрела на нее. Была рассержена. Зачем только Оюна, притворялась, что тонет? «Не смешная шутка», — сказала сестра.
На берегу больше никого. Совсем одни.
— Муравьишка, — прошептала Оюна и направила пальчики левой руки к сестре. Перебирала пальчиками по песку, оставляя круглые, неглубокие следы.
— Муравьишка, — повторила она, но сестра даже не оторвала взгляда от книги. И пальчики сложились в цветочек, и цветочек завял.
Оюна перевернулась, повозила лопатками, как будто плыла на спине. Подняла ноги и уронила. По голубому небу текли облака. Почувствовала тошноту.
— Меня тошнит.
— Что еще? – строго спросила сестра.
— Меня тошнит, — ответила Оюна и нахмурилась. Нахмурилась, совсем как сестра и заметила, что у нее в уголках губ мелькнула улыбка. Значит, скоро перестанет сердиться.
— Тошнит?
Сестра подняла черные очки на лоб, как ободком, завела челку. Протянула свою узкую ладонь и положила на лоб.
— Не шутишь?
Сначала Оюна не расслышала голос сестры, она смотрела на небо, на какое-то плывущее облако, на странную черноту полуденного солнца. Потом голос сестры раздался в голове.
— Нет.
Облако вдруг сделалось совсем близким, будто одним рывком упало на нее с высоты солнца и обволокло ее. Показалось даже какое-то лицо. Белое, рыхлое, прямо из глубины склонившегося облака. Из живота потекло что-то горячее по всему телу и наполнило рот мерзкой жижей.
— Вот так, вот так, — приговаривала сестра, подхватив ее подмышками, пока Оюну рвало. Потом обтерла рот полотенцем. Коже было горячо, а глаза все никак не могли закрыться. Сестра еще что-то говорила, оборачивая ее полотенцем, подняла. Оюна обхватила руками ее шею и прижалась головой к груди. Она понесла ее к реке. Дом был за рекой.
Она шла и тяжело дышала, постоянно гладя ее по голове. Оступалась. Дно было из острых камней. И сестра не любила ходить по дну, обычно ложилась на живот и плыла – медленно, сосредоточено, уносимая течением в сторону. Добиралась всегда мокрая и выжимала волосы. А Оюна маленькими шажками ступала по камням, которые отупевшими и склизкими гранями впивались в пяточки. И лежа на ее груди, она представляла как впиваются эти камни в сестрины ступни, и тогда впивалась в ее спину своими пальчиками.
— Ничего, ничего. Скоро, скоро, — повторяла сестра. Вдруг пошатнулась, вскрикнула, чуть не упала, широко расставила ноги.
— Я и вправду тонула, — сказала Оюна. И заплакала. И услышала, что сестра тоже плачет.
— Я тонула. Не сердись, не сердись, пожалуйста.
— Я не сержусь, — ответила сестра. Оюна плохо слышала ее голос, ухо ее было прижато к груди и там гулко, словно в пустом коридоре, билось сердце. Они стояли посередине широкой реки. И сестра плакала. Ей было больно. Она смотрела, как кровь из пораненной ноги густо течет вместе с водой, и чувствовала, что течение вот-вот собьет ее и понесет за собой. И Оюна тоже плакала. А потом ее снова затошнило, и она вырвала сестре на грудь. И стало темно. И уже закрывая глаза, она услышала чей-то крик. Может быть, он доносился с другого берега.