рисунок О. Ертахановой

Это было в начале 90-х годов прошлого века, когда в нашем городе зимой люди все еще ходили в некрасивых пальто, но уже не мерзли в очередях за хлебом и молоком. В прошлом году мне только повязали на шею алый галстук, а в этом я смотрела «Терминатора» по первому открывшемуся коммерческому каналу. На Новый год тетя подарила нам с сестренкой два киндерсюрприза, и я при свете свечи (а ближе к торжественной полночи электричество в нашем квартале отключили) собирала пластмассового волшебника. У сестренки же в яйце оказался экскаватор, поэтому для нее праздник не удался. Она так и заснула со слезами на глазах. Помню, что тогда на зарплату моей мамы можно было купить только шесть таких шоколадных яиц, но и ту не платили. В папиной больнице умирали от дифтерии маленькие дети, а лекарств, чтобы лечить их не было. Вот такое было время. «Страшное время», — говорил мне мой дедушка. У него на сберкнижке была машина «волга», а теперь ничего не было. И я помню, что он плакал, когда по телевизору сказали, что Советского союза больше не будет.

История, о которой я хочу рассказать, приключилась в то самое время, но не со мной и не с кем-то из моей семьи, а со знакомой девушкой-продавщицей. Звали ее Дарима, и работала она продавцом в киоске на рынке возле нашего дома. Киоски тогда открывались каждый день, и весь рыночный пятачок, называемый в народе «Поле чудес», был уставлен железными домиками, с маленькими стеклянными окошками. А в каждом таком киоске сидела женщина и продавала продукты и мелкие вещи. Тем же занималась и Дарима, только ее киоск находился в самой глубине рынка, поэтому покупатели доходили до него редко. Она сидела часами, скучала, размышляла о том, что скоро хозяин ее уволит, потому что никакой прибыли киоск не приносил. Однако уже второй год она работала в этом киоске и получала свою маленькую, но стабильную зарплату. Как только переехала в город, так сразу устроилась работать сюда. Надеялась, что поступит в институт, но с первого раза не получилось, а во второй раз она и не пробовала. Теперь у нее не было никаких планов, надежд, желаний. Как и у многих взрослых в то время.

Мы познакомились с ней в мае, когда в ее киоск завезли много жевачек «турбо» и стояли они почти в два раза дешевле, чем в других местах. С одноклассниками мы прибегали к киоску на большой переменке и покупали резинки у Даримы. Ее лицо медленно проплывало через заставленную банками и упаковками витрину и спокойное, даже чуть глуповатое, показывалось в растворенном окошке. Теперь, когда я вспоминаю эту девушку, то мне определенно кажется, что во всем ее облике было что-то мистическое. Мне даже видится, что ее густые черные волосы всегда развевались как на ветру. Но откуда в киоске ветер? Волосы шелестели по товарам, поднимались к низкому потолку, спадали оттуда блестящим водопадом, заполняя собой тесное пространство. Напротив, круглое бледное лицо, выпуклые глаза, тихий голос, ручки с маленькими, как у куклы, пальчиками, которые неспешно отсчитывали сдачу – все это в ней было почти безжизненно. Некоторые покупательницы ругали ее улиткой, будто очень она копошится и не старается быть порезвее. Но мне-то казалось, что такая ее природа и требовать от нее проворства – просто неправильно. И в этой тихости было свое очарование, как и в ее волосах, что вились, развевались, струились. Впрочем, я могла уже позже придумать эту историю с волосами. Теперь не различить.

Однажды к нам приехал погостить молодой родственник из деревни, у него там был свой магазинчик, и он очень заинтересовался киоском с дешевыми жевачками. Я познакомила его с Даримой, и все что знаю о ее прежней жизни рассказывал мне тот родственник. Наверное, у них был короткий роман. Через неделю он уехал обратно в деревню, а Дарима осталась в своем киоске. И мне показалось, что с того времени она стала еще медлительней и молчаливей, а когда началась зима, то я заметила и ее настоящие изменения. Утром первого января я прибежала к ней, чтобы купить еще свечей, потому как электричества так и не включили. В железных домиках вокруг никого не было – все или еще праздновали, или без электричества не могли работать, и заметенная снегом серая рыночная площадь выглядела как заброшенная деревня лилипутов. Только черные птицы клевали крошки, щурясь на падающий снег. Даримин киоск стоял криво, будто за ночь его слегка развернули. Я постучалась в окошко, она долго не открывала. И только я уже думала возвращаться домой, в окошке показалось ее бледное лицо. Она посмотрела на меня и приложила палец к губам, когда я хотела попросить свечей, словно просила меня молчать. Припечатанные губы улыбались, но с каким-то тайным смыслом. В первый и последний раз я видела, как улыбается Дарима. Я стояла у киоска и смотрела на ее улыбку, полную тайного смысла. Стояла в некрасивом клетчатом пальтеце, с голубой овчиной на воротнике и смотрела на ее улыбку. Стояла, в этом пальтеце, ссутулившись под его тяжестью, и смотрела на ее ускользающую улыбку. Шею без шарфа продувало злым январским ветром, и я чувствовала щекой как колет снег на воротнике. Она закрыла окошко и исчезла в глубине киоска.

С тех пор каждый раз, когда я приходила на рынок, ее киоск изменял свое местоположение. С черепашьей скоростью он переползал с пяточка на задние дворы. Наверное, случалось это ночью, потому что днем как бы я не присматривалась, он не двигался. Никто не отзывался на мой стук, окно всегда было закрыто и не было возможности рассмотреть, что же творится внутри. В марте киоск сполз в яму за рынком и оттуда медленно взбирался к пятиэтажным домам. Изредка кто-то пытался достучаться туда, чтобы купить сигареты или еще какой мелочи, но им не отвечали.

рисунок О. Ертахановой

В конце мая меня отправили в деревню. Отец остановил машину у рынка и отправился за куревом. Киоск Даримы уже почти скрылся за серыми пятиэтажками, его бледно желтые стены потеряли свои строгие квадратные формы и будто бы закруглялись, обращая последний острый конец к небу. Он все больше походил на раковину. И я знала, что внутри него живет Дарима, которая превратилась в улитку. Может быть, она выпросила это желание у какой-то чудесной силы, а может, она сама была какое-то бохолдэ, иногда посещающее людские города. Хотя я склоняюсь к мнению, что она просто обратилась в улитку, потому что тогда было такое время – страшное. Кто-то превратился в зверей, а она в улитку.

Вернувшись в сентябре, я уже не нашла киоска, хотя и обошла всю округу. Со временем история забылась и вспомнила о продавщице-улитке я только на днях. Забыла шарф дома, и стоя на остановке, почувствовала щекой на воротнике куртки снег. «Дарима!», — строго окрикнула пожилая женщина внучку, что чуть не попала под подъезжающий автобус. Я улыбнулась испуганной девочке, она же, капризничая, недовольно отвернулась. Автобус отъехал, забрав с собой бабушку и внучку. А я все пыталась вспомнить Даримину улыбку, чтобы разгадать тот скрытый в ней тайный смысл, но в памяти всплывало лишь старое некрасивое пальтецо с голубым овчинным воротником.