Я застала себя за покупкой чесночного салата. Знаете, его делают из сыра, чеснока и майонеза.
— Возьмете двести сорок? — спросила продавщица, отвешивая салат в пакет.
Где я витала до этого, о чем думала, почему чесночный салат? Помню, я шла от университета по тропинке, что огибает заброшенный фонтан. Пожухлая с той осени трава выгибала свою жесткую спину из влажной земли, еще покрытой пятнами нестаявшего грязного снега. Земля чавкала и хлипала под моими ногами. Первые теплые дни были полны необходимой грусти, потому что организму не хватало витаминов, а говорят, это как-то влияет на гормоны, а они влияют на настроение.
Потом, дойдя до магазина, я вроде бы услышала какой-то шум. Оглянулась, не волокут ли за мной большой металлический лист? Не было никакого листа, и даже прохожие шагали как-то тихо, словно тоже вслушивались. Через секунду шум умолк, и я очнулась за покупкой чесночного салата.
Я купила также булку черного хлеба, леденцовой карамели и банку растворимого кофе. Пока я раздумывала над покупкой губки для посуды, кто-то подошел ко мне сзади и закрыл глаза. В тот же момент в ушах моих раздался гул.
— Ну, кто? — услышала я сквозь низкий раскатистый шум.
На пол упали мои пакеты, и по старушечьи дребезжа, закатилась под прилавок стеклянная банка с кофе «чибо».
— Испугалась? — виновато спросил Антон, пытаясь достать банку.
Он как всегда был несуразно одет: красная куртка, старые вытянутые штаны, когда-то ярко коричневого цвета, шапочка «петушок», кисточка постоянно болталась над его левым неприлично торчащим ухом. Зачем ему вздумалось влюбиться в меня? Вот уже пошел третий год, как он все ходит за мной. Но вот только сегодня, он в первый раз прикоснулся ко мне.
— Не тебя, — ответила я, забирая у него кофе.
— Можно тебя проводить?
Мне всегда хотелось узнать, понимает ли он, что я никогда не захочу, чтобы кто-то увидел нас вместе, или смог сказать о нас, как о людях, которые могут быть чем-то связанными. Вернее даже, мне не хотелось ничего узнавать, мне бы хотелось, чтобы он вдруг разлюбил меня или уехал, оставив глубоко при себе свои чувства.
— Я хочу пройтись одна.
— Ты всегда такая серьезная. И почти всегда одна, — сказал он, открывая мне дверь из магазина.
— Правда? — буркнула я из вежливости.
— Ты могла бы быть помягче со мной. Ведь ты мне очень нравишься.
Вообще этот цементный пол на входе очень интересно устроен. Его поверхность такова, будто в последний момент, когда его закончили укладывать, с Обского моря задул вечерний ветер и цемент всколыхнулся, по нему пошла легкая рябь, навсегда застывшая в своей ребристой форме. Секунды две я наблюдала за рябью, соображая, как не обидеть человека. Подняв же взгляд, увидела его ясные глаза, такие спокойные, словно ни одно мое слово не имело значения для его любви.
— А ты мне нет.
Он хотел мне что-то возразить, но, наверное, я слишком быстро зашагала к общежитию, чтобы было приличным меня догонять. Я считаю, что лучше уж сказать человеку правду сразу, чем мучить его этими жалкими неопределенностями. Я жестокая? Возможно.
Соседки еще не пришли. Я разделась и прилегла. Было уже почти пять дня. Самое время, чтобы подремать в одиночестве. Потому что если оказаться одной в это время и бодрствовать, то определенным образом увидишь, как сжимается крепкий кулак вчерашних несбывшихся событий. Дремота наползала медленными неповоротливыми движениями гигантской голой улитки. Вначале она покрыла шелковой слизью глаза, а затем попыталась пробраться в свой уютный домик, в ушную раковину. Но грохот вспугнул ее. Юрко, несмотря на свои размеры, она прошмыгнула в большой палец правой ноги, спряталась.
— Спишь? — спросила Эмиля.
— Я видела сон про кладбище белого кролика, — сказала я, стараясь придать себе форму зародыша, готовящегося к старту.
— Чем ты гремела?
Гремела не Эмиля, а Валя. Она умудрилась опрокинуть стройный ряд пустых бутылок из-под красного вина, копившихся в прохожей. Это была моя обязанность выбрасывать бутылки, а я все время забывала. Странное дело, я была вовсе не против вынести пустые бутылки на свалку, но когда выходила, каждый раз забывала, и совершенно равнодушно смотрела на скопившуюся стеклотару.
Бутылки прогремели в укор мне. Также молчаливо, в укор, Валя долго собирала эти бутылки и ставила согласно геометрической прямой где-то рядом с моими сапогами.
— Ты сказала что-то про кладбище, — отметила Валя, закончив с бутылками.
— Мне снилось кладбище белого кролика.
— Это страшная история?
— Нет, совсем не страшная. Мне было где-то лет десять, моя бабушка, к которой я ездила на лето в деревню решила разводить кроликов. Им выстроили клетку на высоких столбах, прямо внутри коровьего двора. Однажды крольчиха принесла маленьких крольчат. Они были такие маленькие, такие хорошенькие, такие пушистые. Я все время проводила около той клетки. И все мне хотелось поближе их увидеть, потрогать своими руками. Однако бабушка запирала дверцу на замок и запрещала мне ее открывать, потому что я могу от своей неловкости выпустить кроликов на волю, маленькие выпадут, а взрослые разбегутся. Но желание мое потискать кроликов крепло с каждым часом. На следующее утро, когда бабушка повела коров к общему колхозному стаду, я залезла на сервант, достала ключ и побежала к кроликам. Открыла дверцу и вытащила самого хорошенького, совершенно белого кролика, если не считать, что возле носа у него было несколько темных волосинок. И такой он был теплый и маленький совсем, и сердечко у него стукалось так часто, что казалось, вот-вот выскочит через его крохотный рот мне на ладонь. Все во мне переполнилось таким трепетом к этому крольчонку, что я сжала его со всей силы.
— Он умер, да? — жалостливо спросила Валя. Эмиля набирала воды в чайник, рассеянно глядя в окно.
— Да. Я вдруг поняла, что сердце у него больше не бьется. Он лежал теперь просто как белая меховая тряпочка, а глаза, у него были такие узкие. Я спрятала его за соляной камень, который лижут коровы, чтобы потом похоронить, как положено, когда бабушка не сможет меня застать.
— И там, где ты его похоронила, там кладбище белого кролика?
Валя прилегла на свою кровать, положила голову на подушку. Ее длинные немного вьющиеся волосы свесились почти до самого полу. Она смотрела на меня и слегка улыбалась.
— Нет, я не похоронила его. Он и лежит там до сих пор за соляным камнем. Я забыла, наверное.
— Ты была маленькая, — сказала Валя.
— Не настолько маленькой, чтобы не понимать, что я могу убить того кролика.
— Но ты же не хотела его убивать?
— Нет. Было что-то другое. Какое-то совсем другое чувство.
— Так тебе снился соляной камень?
— Нет, мне снилась большая пустошь. Кусты дурной полыни, куски битого стекла и цементные блоки. Стекло отсвечивало от жаркого солнца прямо мне в глаза. Даже пришлось приложить ладонь к глазам, чтобы хоть что-то увидеть. Там было очень и очень пустынно. Жарко, тоскливо. И почему-то мне казалось, что именно там я похоронила того кролика.
— А потом я уронила бутылки?
— Потом? Не было «потом». Когда просыпаешься от сна, это ведь не «потом».
Мы замолчали. Эмиля не любит, когда мы заводим такие разговоры. Она обычно начинает делать что-то громкое, но сейчас она стояла к нам спиной и смотрела в окно. Закипел чайник. А у нас старый железный чайник, не отключается сам. Чайник кипел, но Эмиля не замечала. И мы почему-то ничего не говорили ей, и сами лежали и слушали, как бурчит кипящая вода. А Эмиля стояла к нам спиной и смотрела в окно.
Она наша красавица. Когда ни посмотришь на нее, она словно солдатик всегда на чеку, всегда таит в себе свою красоту. Расчесывает ли волосы, моет ли пол, выщипывает ли брови, или пытается обойти лужу. Вот стоит она сейчас, и так хорош изгиб ее фигуры, что если бы вдруг исчезли все прекрасные вещи на земле, но осталась бы наша Эмиля, то никто бы и не пожалел об утрате китайского фарфора, картин Эль Греко или расшитых жемчугом сарафанов древних незамужних девиц.
— Чайник же кипит, — сказала она и выдернула шнур, — ну а вы чего молчите?
Мы с Валей переглянулись и ничего не сказали.
Чай пили с овсяным печеньем.
— Я тоже видела сон, — сказала Валя.
— Когда? — спросила я.
Эмиля вздохнула и намазала на печенье маргарин.
— Сегодня мы возвращались из библиотеки на восьмом автобусе. Мне досталось место у окна в самом конце автобуса, а Эмиля села впереди. Ехать ужасно долго. Я закрыла глаза, а после чтения всех этих книг, я действительно думала, что умираю. Так вот, я закрыла глаза и уснула. Мне снился наш Академгородок. Будто мы сидим вот также вместе с вами и пьем чай.
— Прямо совсем также? — спросила Эмиля.
— Не знаю. Кажется, был чуть больше вечер. Мы сидим и вдруг слышим странный шум. Сначала он как будто где-то далеко. Но все нарастает и нарастает. Мы очень испуганны. Ты, Эмиля, встаешь и подходишь к окну.
— Я помню, так было в прошлом году перед землетрясением, — сказала я.
— Не так, — возразила Эмиля, — тогда мы все сидели, а ты вдруг прошептала «землетрясение». А я закричала.
— Нет, действительно, было очень похоже, по настроению, — поддержала меня Валя, — и вот ты подошла к окну и сказала, что на улице стоит Антон.
— Антон? Я его видела сегодня.
— Да? Он что-нибудь сказал тебе?
— Он сказал, что я ему нравлюсь. Очень. Вобщем, все давно в курсе, что он влюблен в меня.
— Бедный мальчик, — пропела Эмиля.
— А ты его совсем не любишь?
— Не знаю. Нет. Может он тебе нравится?
Я хитро улыбнулась Вале, она хмыкнула.
— Бедный мальчик, — снова повторила Эмиля.
— Тебя хоть кто-то любит, — добавила с той же певучей интонацией Валя.
Мы одновременно отпили чаю.
— Я подошла к окну и сказала, что там стоит Антон, — напомнила красивая Эмиля.
— Да, ты сказала «там Антон, посмотрите, он умирает». И мы уже хотели встать и посмотреть на него, но тут из-за общежитий, из-за деревьев мы увидели, как на нас надвигается гигантская волна. Она была настолько высокой, что дома казались просто спичечными коробками, которые она сомнет своей огромной силой. Нам стало очень страшно. Волна надвигалась очень быстро, прямо на наш дом. И тут, как будто у нас в комнате включилось радио, и голос, какой бывает у комментаторов, произнес «эта волна высотой в тридцать этажей».
— Все?
— Ну да, я проснулась. А радио в автобусе сказало «вы на волнах любви, на волнах лав-радио».
— А мне сегодня казался какой-то шум, когда я шла из университета.
— Мне тоже что-то показалось, когда я стояла у окна, но потом подумала, что это чайник кипел.
Эмиля нарисовала ножом на маргарине маленький крестик.
— Стало быть, нас действительно сегодня сметет волной любви, — сказала я, — а бедный Антон умрет, потому что в его сердце и так слишком много любви и он не выдержит этого.
— Получается, что умрут все, кто влюблен? — спросила Валя.
— А ты думаешь их так много? — переспросила Эмиля.
— Может быть на весь наш городок умрет только Антон, а все остальные узнают наконец-то что такое любовь? Может быть такая задумка?
Мы задумчиво отхлебнули чаю и взглянули в окно, где между голых ветвей деревьев темнел обычный апрельский вечер.
