В детстве Мэдэг много путешествовала.
Она была в Лондоне, Нью-Орлеане, Калькутте, кажется где-то в Китае, и во многих других местах. Однажды ей даже довелось побывать в деревушке, где жили люди с перистой кожей. Светило яркое солнце, падая обжигающими струями сквозь густую крону высоких деревьев, а люди с перьями на коже пели, хозяйничая в больших муравьиных фермах. Пели они протяжно и грустно, и на нее особого внимания не обращали, только изредка поглядывая круглым глазом на ее игры. А вот в Лондоне к ней однажды подошел полицейский в смешном шлеме и что-то спросил. Она не поняла его, потому что еще не знала английского.
Путешествовала Мэдэг на трамвайчике, который отходил с заднего двора лошадиной скотобойни. Той скотобойни, которую она впервые увидела из окна своей детской. Они тогда только переехали в новую квартиру в 41-м квартале, а оттуда был вид на длинную линию металлических гаражей и частные одноэтажные дома. Дома образовывали улицы, проулки, тупики, почти касаясь своими отворотами Селенги, которая плыла медленно, окруженная ивами и сиренью. А над рекой и домами, на покатой лысой горе дрожал как туманная дымка табун лошадей, загнанный в строгий прямоугольник частокола. А внутри прямоугольника табун дрожал и будто бы даже мерцал.
— Здорово, — сказал отец печально при переезде, — здесь скотобойня рядом.
Тогда Мэдэг не понимала, что значит это слово — скотобойня. Она просто увидела лошадей разной масти, и некоторые из них были полностью белыми.
— Школа тоже рядом, — ответила мама.
В следующем году, Мэдэг должна будет пойти в первый класс. И школа рядом с домом – это хорошо.
В первый же день, когда родители ушли на работу, Мэдэг повесила шнурок с ключом от квартиры на шею и отправилась к лошадям. Скотобойня оказалась дальше, чем можно было подумать, глядя на нее из окна. Надо было пройти гаражи, потом по песку среди частных домов, а затем долго подниматься на гору.
Забор, огораживающий скотобойню, был высоким, намного выше ее роста, но промежутки между досками были широкими, и сквозь них просовывались морды лошадей, теплые и шерстяные. Боязливо она протянула руку к одной из них, белой с длинной гривой и почувствовала горячее, мокрое дыхание.
— Белая, Белка, ты будешь моя Белка, — прошептала Мэдэг.
Лошадь потянула к ней шею, и Мэдэг обняла ее морду, гладя по грязной, жесткой гриве. Глаза у лошади были покрыты желтоватой пленкой, и почти не моргали, раскрытые как сердцевина цветов из-под длинных ресниц.
— Да ты слепая, совсем слепая, моя Белка. Но ничего, я заберу тебя к себе. Я буду о тебе заботиться.
С той встречи девочка бегала к своей Белке почти каждый день. Она брала сахар и хлеб, и большую расческу с редкими зубьями. Лошадь ждала ее всегда в одном и том же месте, доверчиво клала морду в детские ладони. Мэдэг расчесывала ей гриву и целовала в нос, ощущая себя влюбленной и возлюбленной. Лишь однажды в будущем она почувствует похожий восторг. Полюбит мужчину, а он, конечно, ее бросит. Сначала будет класть свою голову ей на колени, доверчиво и невинно, а потом скажет, что не любит и никогда не любил ее. И Мэдэг покажется, что так уже случалось с ней. Только не вспомнит, что это было тот в день, когда пропала Белка.

Утром, она встала и посмотрела в окно. На горе было пусто. Не мерцала, не дрожала лошадиная шерстяная дымка.
— Белки нет! – прошептала она зачем-то тихо, ее бы все равно никто не услышал, родители были на работе, а иначе они постарались бы объяснить дочке, что лошадей увели на убой, то есть на смерть. Правда, ощущение пустоты как будто захватывающей квартал (спустившейся с горы, разлившейся по кривым улицам частных домов, поднявшейся на второй этаж к ее квартире) – Мэдэг почувствовала. И поэтому она не побежала сразу к скотобойне, а сначала позавтракала тем, что ей приготовила и оставила с утра мама. Почистила зубы, заплела косичку, выбрав розовый бант с черной каймой. И только потом вышла из дома.
Лошадиный запах был таким же сильным, но загоны были пусты. Она не звала Белку, просто кружила вокруг забора, поглядывая в щели, стараясь увидеть что-то такое, что ей бы точно сказало, где же лошади, где Белка. И вот как раз в тот момент она впервые услышала звонок трамвая. «Дзын-дзын» прозвучало в полной тишине где-то рядом. Мэдэг прислушалась. «Дзын-дзын» позвучало как будто за поворотом. Она обежала низкий длинный дом, выложенный из серого кирпича, где находилась администрация, и оказалась на трамвайной остановке. На рельсах стоял трамвайчик – два вагона. Трамвайчик звонил. Пассажиры в вагонах смотрели, не отрываясь в тусклые окна, но будто не видели ничего вокруг. Это напомнило ей полуслепой взгляд Белки. Из любопытства она поднялась в трамвай. Люди взглянули на нее, но никто ничего не сказал. Когда в вагон поднялась маленькая старушка в новом платье с вывалившейся из за шеи биркой, двери закрылись и трамвай тронулся.
Они ехали по частному сектору, мимо домов, дворов, вывешенного на веревках цветного белья. Через несколько минут они догнали табун лошадей, медленно бредущий вдоль рельсов. Мэдэг даже показалось, что она увидела Белку, только грива ее блестела и сияла на солнце так, как никогда не было даже после того, как она расчесывала ее гребнем.
Когда трамвай остановился, Мэдэг выбежала на улицу, надеясь вернуться немного назад по рельсам и найти Белку. Но вдруг оказалась в совсем незнакомом месте. Она стояла на большой, просто гигантской площади, которая выходила прямо на штормящее море. Вокруг ходили люди и говорили на незнакомом языке. В центре площади стояла большая колонна, окруженная каменными львами, гладкими и холодными. Через двадцать лет, когда Мэдэг снова увидит эту площадь, море, колонну и даже притронется к каменным львам, в ее голове возникнет какое-то смутное воспоминание, ощущение дежавю. Однако она не вспомнит ни о своих путешествиях, ни о Белке.
Маленькая Мэдэг бродила по площади, присматриваясь к улочкам и людям. Все вокруг было красивым и шумным, незнакомым. Проголодавшись, она присела на лестницу возле колонны и принялась есть хлеб, который приготовила для Белки. Люди вокруг тоже сидели и ели, смеялись. Море успокаивалось, время, судя по всему, приближалось здесь к полудню. А дома мама должна была придти на обед, чтобы проверить ее. И только Мэдэг подумала об этом, как услышала знакомое «дзын-дзын». Трамвай опять стоял на том же месте, только теперь направлялся в обратную сторону. Она подбежала к нему, заскочила в последний момент перед тем, как двери закрылись, и села на сидение в абсолютно пустом вагоне. Следующая остановка была возле скотобойни.
Конечно, она хотела рассказать родителям о своем путешествии, но они запутались в ее рассказе об исчезнувших и найденных лошадях, море, трамвайчике. Они даже не возразили ей.
— Лошадей увели, — просто сказала мама папе. И они купили ей пирожное, чтобы ей не было грустно. Пирожное она с удовольствием съела.
Теперь почти каждый день, кроме выходных (по выходным родители были дома), она ездила на трамвайчике, стараясь каждый раз уехать все дальше. Кондуктора никогда не было, да и люди в трамвае почти не обращали на нее внимание. Однажды какая-то пожилая женщина хотела угостить ее конфетой, но в сумочке у нее ничего не оказалось. Она виновато улыбнулась и развела руками. Иногда в трамвае оказывались другие дети, и они выходили все вместе и играли в новых местах, городах. С ними было весело, хотя они почти не понимали друг друга. Потом, на обратном пути их забирал трамвай, и каждый из детей выходил на своей остановке. Но чаще всего на обратном пути она была одна. Ехала и смотрела как ей навстречу, вдоль рельсов идут то лошади, то собаки. Кошек она ни разу не видела.
В некоторых городах она бывала часто. Так, ей понравился город, где можно было почти понять, о чем говорят люди вокруг. Там были замки, дворцы, высокие башни и какие-то большие часы с танцующими куклами. На мостовой этого города она любила бегать вдоль реки, пересеченной тремя красивыми мостами. Дальше всего она уехала в тот день, когда попала в деревню с людьми, на чьей коже росли перья. Там было очень жарко, но на обратном пути, ее уже морозило. Когда она стояла у края деревни, то взгляд ее упирался лишь в синюю бесконечную даль, мерцающую и дрожащую. Дома в тот же вечер, она слегла с температурой, и ночью ее мучил то жар, то холод. Всю неделю ей снилась Белка с прозрачными синими глазами, похожими на море, в котором купались такие же синие чайки. Она гладила ей гриву, и, обхватив ее сильную шею, осторожно ездила на ней верхом, вдыхая лошадиный ватный запах. Болезнь не отступала, ее увезли в больницу. Что было там, она не уже помнила. Наверное, просто спала.
Проснулась Мэдэг осенью. Выглянула в больничное окно, не вставая с кровати, и увидела, что листва на тополях пожелтела, а на шиповнике побагровела и опала. Выздоровление шло быстро, через несколько дней она уже в первый раз пошла в школу. Мама оставила работу, сидела дома, провожала ее и встречала. Мамино лицо стало встревоженным, худым, а руки более ласковыми и требовательными. Только в октябре Мэдэг удалось выбраться на скотобойню. Там были новые лошади, которые с готовностью высовывали свои морды через забор. Но ее интересовал только трамвайчик. Она зашла за серый дом, но трамвайная остановка пропала, будто ее и не было там никогда. Не было и рельсов. Мэдэг растерянно стояла там, где раньше ее ждал трамвай, и уже не могла с точностью сказать, а было ли это на самом деле, или все путешествия приснились ей во время болезни. Еще немного побродив по пустырю, она отправилась домой.

Прошло двадцать лет. Мэдэг не вспоминала об этом своем опыте детства, не потому что не хотела, а просто забыла. И вот, только оказавшись на площади Колумба в Барселоне, прикоснувшись к каменным львам, ей что-то показалось. Ей показалось, что она уже видела это место, сидела на этих ступенях и наблюдала за морем. Только теперь вдоль береговой линии шла канатная дорога. Раньше ее, кажется, не было. Задумавшись о странном дежавю, Мэдэг автоматически достала из сумки бутылку с водой и отпила. Глоток холодной воды будто отрезвил ее. Ее мысли перенеслись на воспоминания сегодняшнего дня. Она вспомнила о том, как поднималась на эскалаторе к парку Гуэльо. Как потом ее чуть не сбил мотоциклист, он вроде бы даже задел ее, поэтому она упала. Может быть, даже потеряла сознание. Достав из сумки телефон, Мэдэг подумала, что может быть стоит позвонить мужу и рассказать о произошедшем, но ей не хотелось сейчас слышать его. Просто не хотелось. Она бы позвонила маме, но мама умерла. С трудом Мэдэг подавила в себе желание набрать ее номер. Где-то посередине этого усилия она вдруг услышала «дзын-дзын». Обернувшись, она увидела совсем рядом трамвайчик из детства, звеневший призывно.
Воспоминания вернулись к ней, обрушились лавиной, пронзили холодным ветром и обдали морскими брызгами. Она зашла в вагон, там было все по-прежнему, немного старовато, а теперь даже и старомодно. Присев, она подумала, что сейчас ее привезут домой, и что дома ее, скорее всего, ждет мама. Почему-то она не придала значения тому, что трамвай идет в другую сторону.
Когда трамвай уже отходил, в последний момент в вагон заскочил взъерошенный мальчик. Он был очень смешной, весь в веснушках. И Мэдэг пожалела, что у нее нет конфеты, чтобы угостить его.