Андрей иногда забывал, что ведет машину. Глаза рассеяно смотрели сквозь лобовое стекло, на которое падали густые хлопья снега, руки поглаживали руль, плавно вписывая тойоту в повороты, но мысли его постоянно уходили куда-то вглубь, отвлекаясь от дороги и снегопада. И не было какого-то конкретного содержания его мыслей, словно обрывки старой газеты с кусками текста и порыжевшими фотографиями, они мелькали, зависали, пропадали. Иногда его взгляд выхватывал из реальности февраля черное голое дерево или красный автомобиль впереди, и тогда он хватался за руль, как утопающий за спасательный круг. Это была всего доля секунды, когда ему казалось, что вокруг происходит что-то катастрофическое, но испуг проходил, и он снова возвращался к своим мыслям. Все же, когда в последний раз он чуть не вылетел из поворота, решил хотя бы включить радио.
«Двадцать три – двадцать пять градусов мороза. Ветер западный, семь-пять метров в секунду. Обильные осадки – снег». Зазвучала тихая музыка. Осадки действительно становились все более обильными, и снег падал уже не хлопьями, а почти белой стеной вставал перед машиной. Дворники шуршали по гладкому стеклу. Андрей уменьшил скорость, включил дальний свет и поддался телом вперед, чтобы лучше видеть.
Он ехал домой. Теперь он мог сказать это окончательно. Прошло три месяца после развода с Аней. Они вернулись из ЗАГСа. Дверь открыла младшая дочь, семилетний сгусток отчаяния и укоризны. Аня сразу прошла в зал. На ходу она сняла куртку и повесила на дверную ручку, совсем так, как она это делала обычно. И тогда он удивился, что все это привычное больше уже не принадлежит ему, или он не принадлежит этому. Он понял, что в этой квартире все будет идти тем же размеренным ходом, и последние месяцы его бурной страсти, разорвавшие его надвое, изменят лишь его жизнь. И ему захотелось зайти на кухню, нажарить картошки, щелкнуть старшую по носу, покопаться в своих инструментах, но он сам сделал все, чтобы этого больше никогда не случилось. Он нервно схватил спортивную сумку, повесил на плечо, взял в руки по чемодану и выбежал из квартиры, не прощаясь. Ему казалось, что выбежал. На самом деле он шел размеренно и твердо.
«Местное время – пятнадцать ноль-ноль. Будьте осторожны на дорогах. Снег уменьшает видимость».
Тоня приняла его сдержано. Он бросил семью, переехал в другой город (тот хотя и находился в трех часах езды, но все же), а она просто сказала ему «заходи». Сделал вид, что не заметил этого. Когда раскладывал чемоданы, когда принимал ванну, когда ел ее борщ, все шутил, смеялся, мельтешил и говорил громко, словно старался сам себя перекричать. Тоня смотрела на него, не отводя глаз, пристально, и все больше молчала. Там, в больших черных глазах, он прочитал то самое, чего боялся больше всего – угрызения совести. «Совестишься меня, сука», — ругнулся он про себя. Хотел ударить ее, а вместо этого поцеловал. И когда она поздним вечером уснула рядом с ним, то заплакал в край ее ночной рубашки, тихо, чтобы не разбудить ее.
«И последнее. Стало известно, что нашелся пропавший накануне немецкий турист Максимилиан Йорген. Он в доставлен в местное отделение больницы с незначительными следами обморожения. О подробностях исчезновения не сообщается».
Прожили они с Тоней три месяца так, что совсем перестали разговаривать. Андрей сам за собой стал замечать, что на работе стал не в меру болтлив, словно не хватало ему как воздуха слов, которые он должен произносить, и неважно какие это слова, лишь бы говорить, лишь бы не молчать. А Тоня обыкновенно садилась на кресло, включала телевизор, отворачиваясь от Андрея. И если раньше он не мог наглядеться на ее точенный профиль, то теперь рассматривал в нем каждую мелочь, которая его раздражала. И эта родинка, и поры-дырочки на крыльях носа, и размазавшаяся под глазами тушь. И все же он был уверен, что любит ее, что любит ее по-прежнему сильно, ровно так, чтобы принуждать ее к любви всей своей мужской силой, а потом отстраняться, чтобы попытаться возненавидеть.
За эти месяцы и пристала к нему привычка уходить в свои мысли, выходить из течения внешнего мира, чтобы отдохнуть на рыжем берегу. И однажды он очнулся с телефонной трубкой в руке, в которой голосом его жены, говорила «алло» сама пустота. Пустота его жизни. «Ань, я хочу вернуться. Я могу? Ты разрешишь?». Тоня сидела в кресле, смотрела на него своими черными глазищами, и тут Андрей увидел, как они начали увеличиваться, блестеть, потом задрожали в мелкой паутине ресниц слезы. Тоня заплакала и убежала в спальню. «Как хочешь», — ответила Аня. Или это была пустота. Он собрал свои вещи и на следующий день отправился домой.
Снова какая-то музыка. Кажется она из какого-то старого фильма про космос, такие же металлические нотки и урчание, и булькание, и шипение. Шипение — это радио вдруг перестало работать. Андрей кинул взгляд на приемник, потом снова на дорогу, заметил что-то краем глаза. Сначала он подумал, что зрение обмануло его, однако подъехав ближе, он понял, что на дороге, действительно, человек. Одинокий человек стоял на обочине трассы, подняв руку и низко опустив голову. Было в этой фигуре что-то непонятное, неправильное. Он стоял на земле, точнее на белом сугробе, но словно бы висел воздухе, придерживаясь поднятой верх рукой. Словно бы распятый на снежном полотне, на одной руке, Христос. Машин, ни спереди, ни сзади, Андрей не видел. Он медленно сместился вправо, чтобы подъехать к голосующему. Остановился и опустил окно.
— Эй, мужик, тебе куда надо?
Мужчина, быстрым шагом, таким, какого Андрей и не ожидал, подошел к машине и наклонился к открытому окну.
— Я Ярослав из Медвежьего Угла.
— Чего?
Глаза мужчины были блекло-голубые, казалось даже, что кроме дырки зрачка и белка нет в этих глазах ничего. Говорил он с непонятным акцентом. Рыжие редкие пряди волос свисали из-под фиолетовой шапки, почти прикасаясь к лицу Андрея.
— Я Серафим из Суздаля.
Его рот, маленький, с белыми острыми зубами произносил слова, таким образом, что ни разу не сомкнул узких губ.
— Я Михаил Денежка, кузнец.
Мужчина все продолжал произносить имена, а Андрей, перебарывая в себе желание вылезти на рыжий берег, вдруг понял, что перед ним сумасшедший. Совсем такой сумасшедший, какими их показывают в фильмах: с безумными глазами, непонятной речью и воздухом, который они поглощают взахлеб, как будто едят, будто дышат наоборот.
Андрей нажал на кнопку, чтобы поднять стекло, но сумасшедший просунулся в машину почти наполовину и схватил его за руку так крепко, что Андрею даже показалось, что он услышал треск ткани на рукаве. Стекло заело. Андрей дернулся, но тот прижал его сильной рукой к креслу, надавив на ключицу, и продолжал кричать, брызгая слюной в лицо, странные имена и названия мест. Андрей беспомощно шарил руками в воздухе, стараясь ухватиться за безумного, отодрать его от себя, но тот уже одной рукой душил его за горло. И было больно, и страшно, и казалось, что не хватает воздуха, хотя прошло всего несколько секунд, и всякая возможность думать перестала существовать, только белое лицо врага нависало над ним и что-то продолжало говорить.
— Я Максимилиан Йорген, турист из Германии, — сказал как будто на выдохе безумец, и навалился всем телом на Андрея. Отпустил его горло, опустил свою голову ему на плечо, словно решил отдохнуть и начал насвистывать и шипеть ему в ухо. И в этом свисте послышался Андрею чьи-то крики и просьбы о помощи, и усталость, и вечность, и несбыточность.
Андрей боязливо пошевелился и сумасшедший тут же выгнулся как кошка и пролез полностью в машину, сев на его колени.
— Я Андрей Симонов, — сказал сумасшедший.
— Это я Андрей Симонов, — возразил Андрей, соображая, как тот мог узнать его имя, но тут же его взгляд упал на водительские права, которые лежали на соседнем кресле.
— Нет, нет! – вдруг то ли закричал, то ли зарыдал безумец. Он шарил руками по телу Андрея, скрючивая пальцы, будто меняя их форму. В его глазах как тяжелый сгусток появилась синяя клякса, которая расползалась по белку. Он отшатнулся от Андрея, прижавшись спиной к лобовому стеклу, глядя на него с ужасом и испугом, и вдруг снова как ловкая, гибкая кошка выпрыгнул из окна.
— О боже, — прошептал Андрей, — нажимая на педаль газа. Он помчался вперед, стараясь не смотреть назад. Он крутил в голове события последних пяти минут, и старался дышать полной грудью, чтобы наполнить свои легкие. Максимилиан Йорген… Свихнувшийся турист… Сбежал из больницы… В голове стоял легкий звон, но за ним какая-то непривычная тишина. И мысли проносились как скорые лодки, петляющие как рыбы. И все же эта тишина настораживала. Андрей даже прикоснулся пальцами к голове, но она была на месте, как и все в этом мире, в котором его только что чуть не убил безумец. Андрей в машине мчался, не оглядываясь.
А Андрей на обочине сиротливо поднял руку, прислушиваясь как в голове звучат чужие голоса, крики и просьбы о помощи, которые говорят ему об усталости, вечности, несбыточности и ловушке, в которую он попал навсегда. Как муха в росянку, как один писатель в глаза к золотистым рыбкам. Он даже не взглянул на машину, в которой уезжал Андрей, тот, кем он является, и тот, кто останется самим собой, а он в этой белой пелене будет стоять на обочине, подвешенный за одну руку, чтобы никогда не получить избавления от самого себя.
2002
1 comment
Нежданчик | Степь и свет says:
Янв 29, 2011
[…] абсурдность бытия и т.п. Выложила пока один – Ловушка К за старую […]