Весной ласточка свила гнездо под крышей деревенского дома. Пришло время вылупились птенчики. Одна из скорлупок упала из гнезда. То ли ветер унес, то ли мама-ласточка чистила свой домик. Упала скорлупка на крыльцо дома. На крыльце сидел старый дед. Такой старый, что будет ровесником ноябрю, а глаза его уже смотрят прямо в голую степь декабря.
— Что это? – спросил мальчик.
Мальчику в июле исполнится семь лет. Он пойдет в школу и скажет своему соседу по парте, что в деревне у него живет прадедушка, под крышей которого ласточка свила гнездо.
Дед прищурился, а потом достал из кармана ватника очки, дужки у них просто две резинки. Натянул резинки на большие, сморщенные уши, наклонился пониже и сказал:
— Скорлупка.
Но мальчик не понял, потому что дед ответил ему на родном языке. А мальчик родного языка не знал.
— Там под крышей ласточка свила гнездо, — сказал дед, — каждое лето свивают ласточки гнездо.
Хотя мальчик и не мог понять, что говорит дед, но воспитан он был хорошо, потому не убежал, а присел рядом и сделал вид, что слушает.
— Я был маленький как ты, — старик показал какого роста, — вот такой маленький, а ласточки уже тут были. Вон, смотри, полетели!
Показал рукой на небо, где птицы нарезали острыми хвостами белые облака и прозрачный воздух. Нарезали на мелкие осколки, что падали на землю и звенели, разбиваясь о колючую сухую траву, о заячью капусту, о камни, посеревшие от времени, об усики кузнецов. Звенит степь в июле, а уж в полдень и жаворонок не выдержит, взлетит и рассыплет трель. Солнечными нитями зависнет над плоской землей его песня, и вдруг становится непонятно, то ли песня это, то ли тишина. Сидишь оглушенный, пока за деревней, на железной дороге, не прогудит Матаня «ууу». Тогда вроде бы снова понятно, где тишина, а где человеческий звук.
Рука деда дрожала, как у всех стариков. Но внуку казалось, что он так делает специально, будто бы подражает степному звуку, будто дирижирует. Вот схватил солнечные нити узловатыми пальцами и раскачивает их по своему велению, и птицы скользят по ним и поют, а кузнецы на гузках в такт жужжат свое «бзззз».
— Я когда с войны вернулся, то довезла меня машина из города до железной дороги. А оттуда я пешком пошел в деревню. Иду, еще даже за гору не свернул, голову-то поднял, а там ласточки летают. Наверное, наши ласточки были. Иду, а на встречу мне мама бежит. А над мамой ласточки кружат. Такие ведь птицы хорошие.
— Эй, Буянто! – раздалось из-за ограды. В ворота опасливо просунулась вихрастая голова, нет ли где поблизости суровой собаки Шарика.
— Чего? – спросил тихо мальчик.
— Рыбалить пойдешь? – мальчишка просунул в ворота удочку и потряс ей для наглядной убедительности.
— Нет.
— А чего?
— Домой сегодня еду.
— А чего?
— Бабушка за мной приехала.
— А приедешь еще?
— Не знаю.
Голова и удочка исчезли без прощания.
— Я ведь как вернулся, сразу подумал, что дом перестроить надо, побольше дом надо.
Дед посмотрел на правнука, слушает ли, а тот кивнул головой, будто бы соглашаясь «да, дом надо большой».
— Цыпылму встретил в тот же год, — дед улыбнулся, а потом не удержался, засмеялся тихонько, — надо было строить дом большой… Только сразу не получилось, время тяжелое было. Работы было много. Выйдешь в поле, когда темно еще, и уйдешь оттуда только после темноты. А ласточки-то летают, весь день. А осенью улетают в теплые края, в Африку. А мы же здесь на земле работать должны… Трудное было время.
Дед почувствовал, что разволновался, слова стали путаться. И внук смотрит на него тревожно. Вот уедет дочь с мальчиком, так он ляжет свою постель и заснет. В доме тихо будет и прохладно. Дочь перед отъездом ставни прикроет от солнца. Тихо будет в большом доме. Он поспит час другой, а потом выйдет по малой нужде, вцепится в перила, осторожно шаг за шагом спуститься с крутого крыльца. Облегчится через боль. Больно, хоть дочь и возила на операцию. Все равно больно, говорить ей не стал, та же история начнется. Там в городе все не так. Не его дом. Чужой, одним словом. Застегнет ремень на брюках, да пойдет потихоньку обратно. Шарик подбежит, поюлит в ногах. Сядут они вдвоем на крыльцо. Тут-то и придут ему в голову слова, какие бы надо внуку сказать. Ладные слова, просто как речь на парткоме.
— Новый дом построил в сорок девятом году, — начал было дед свою речь, но тут открылась дверь дома и вместе с запахом лукового супа, который старик особо уважал, появилась его дочь.
— Да ты ему по-русски говори, он же не понимает. Ты же не понимаешь? – обратилась она к мальчику.
— Понимаю, — насупился внук.
— А что в руках у тебя?
— Скорлупа.
— Руки помой, сейчас кушать будем, — бабушка неодобрительно покачала головой, сходила за мылом и вручила его внуку, — хорошо только помой, а то лишаи начнутся.
— Да, в следующем году опять прилетят ласточки. Дом новый выстроили, а они все равно прилетели. Помнят, где их дом. Такая вот птица. Умная. Не переживай, что дочка сердится. Все равно прилетят.
Дед говорил, а внук стоял рядом, и ждал пока он закончит, потому что неудобно было уходить. Мыло в ладони размякло, а старый дед все продолжал что-то рассказывать, пока бабушка не повторила недовольным голосом, что обед ждет.
— Да, потом расскажешь, — махнула она рукой.

Он уже собрал свою сумку и ждал, когда бабушка договорится с водителем. Дед позвал его к себе и дал пакет с карамелью и денег.
— Отцу привет передавай. Скажи, пускай не беспокоится. Все хорошо. Здоровье хорошее.
Мальчик кивнул.
— Приезжает пускай. Только, наверное, отпуск опять не дадут. Такая работа сложная. Так можно и на выходные. Ну, и маме привет передавай, конфеты.
Вышел провожать на крыльцо. И пока машина разворачивалась на улице, стоял, подняв руку, то ли в прощании, то ли закрываясь от солнца. Когда машина скрылась из виду, он, как и думал, отправился в постель. Закрыл глаза, и приснилось ему, что это он едет в машине домой, маленький мальчик с кульком конфет. Бабушка оборачивается к нему с переднего сиденья:
— Ну что, домой хочешь?
— Хочу, — отвечает он, а сердце у него как скорлупа, будто треснуто.
— Хорошо у деда?
— Хорошо.
Достает из пакета конфету, а развернуть обертку не может. Руки дрожат. Глянул, а руки старые совсем, в узлах да морщинах. Такими руками дом не построишь. Да, он же молодой совсем, как так вышло, что руки старые. Кто дом строить будет? А дом негодный стал. Негодный.
Дед заворочался. Проснулся. Хотел встать, выпить воды, да это только лишний раз на улицу выходить по нужде потом. Перевернулся на другой бок, а обе руки положил под голову, чтобы не дрожали. Прислушался к темноте, может Матаня прогудит свое «уууу». Но было тихо, так тихо, что непонятно – тишина это или чей-то зов.