Здравствуй братик, извини, что уже второй месяц не могла ответить тебе. Я стараюсь влиться в новую жизнь. Здесь, как понимаешь, все по другому. Не звоню, и на звонки не отвечаю, потому что потеряла телефон. Поверь мне, я знаю, что у тебя все хорошо. Просто чувствую, что все хорошо. Сейчас будешь смеяться, но сердцем чувствую, что с тобой все в порядке.

Недавно гуляла по набережной реки (нет, не Темзы), другой реки — здесь их много на окраинах города, и показалось, что увидела Чингиса. Ты понимаешь, какого Чингиса. Я еще подумала, как похож, а оказалось, что это действительно он. Веришь?

Подошла к нему. Он по-прежнему красив. Был одет в черное пальто, а ты знаешь, как мне нравятся мужчины в таком виде. Надеюсь, ты носишь то пальто, что мы покупали вместе? Я поздоровалась с ним и он не узнал меня. Удивился и сказал что-то по японски. Да-да, все-таки это был не Чингис, а какой-то очень похожий на него японец. Тоже очень красивый. Уже потом я поняла, что в нем больше морского во внешности, а не степного, но да ладно. В общем, это был не он.

Не ругай меня, я искала его имя и фамилию в фейсбуке, вообще в интернете. У него жена, двое детей. Как все быстро. Мы с тобой едва только вырасти успели, а у него дети и собаки. Шучу, я не искала его. Я слишком этого боюсь. Только с тобой, только с тобой могу говорить об этом. Ведь не придумали же мы это с тобой? То лето. Не ругай, я постоянно вспоминаю то лето… и Англия этому способствует. Мне тут одиноко. Но звонить я тебе не буду, потому что разревусь и сразу вернусь домой, а мне туда нельзя. Ты же знаешь, что она ждет меня там.

Аюна меня ждет. Помнишь, как бабушка рассказывала нам о ней? Предупреждала?

Ладно, не буду больше писать об этом. Ты будешь сердиться. Как родители? Передай им, что со мной все хорошо. Пусть не беспокоятся. Денег хватает. С учебой все нормально. Скучаю по Бурятии, по Улан-Удэ, по Байкалу. По вам по всем очень скучаю, но вернуться не могу. Сейчас не могу. Мне кажется, что скоро случится катастрофа. Моя личная катастрофа, и она движется с востока, не могу же я лететь ей навстречу?

Как же хорошо, что ты у меня есть. Только тебе я могу написать о своих мыслях всю правду, не переживая, что ты поймешь меня неправильно. Тут ко мне часто приходят воспоминания. Нет, не только об Аюне. Иногда просто воспоминания о детстве, про нас с тобой. Часто я вспоминаю, как мы с бабушкой беседовали. Помнишь ее истории? У нее было много историй, и почему все про мертвых. Я думаю, что сейчас она стала бы знаменитым писателем книг ужасов.

Однажды она рассказывала мне о мертвом мужчине и его любимой женщине. Тебя не было, поэтому ты не знаешь такой истории. Я хочу тебе ее пересказать, она очень важная. Я потом объясню почему.

Бабушка рассказывала мне, что однажды в их деревне мужчина скончался, но не понял, что умер. Просто упал с крыши дома, не успел даже испугаться, не увидел, как за ним смерть пришла. Так бывает иногда с людьми. Они долго еще потом лежат в гробах под землей, вслушиваясь в шум земли. Глаз открыть не могут, а ушами все слышат.

Я спросила у бабушки, как долго такой человек будет лежать в гробу.

— Пока не вырастет на нем куст багульника, — ответила бабушка, — у него корни длинные, сильные, пробьются сквозь гроб и сразу уши проткнут. Тут тишина и наступит.

Так вот, этот мужчина, не понял, что умер. Его уже и обмыли, и одели в чистое, а он еще ничего не понял. Лежит в зимовье на холодных досках, слышит как во дворе огонь трескает (ламы очищали его двор), и даже как снег падает, и так долго он лежал, что услышал, как кипят снежинки, падая на огонь.

Возможно, он лежал бы так до своих похорон, а потом еще и в могиле до цветения багульника, но мужчина был влюблен. Пока жил, он любил женщину из соседней деревни. Звали ее Дулма, а прозвище у нее было Плодородная (не помню, как это по бурятски). С 16 лет рожала она каждый год по мальчику, и все как один мертвые. От их маленьких могилок, где они свернутые в тоонто, рассыпались в прах, местное кладбище разрасталось с пугающей быстротой. «Скоро пшеницу там семейские сеять смогут», — шептались между собой соседи.

Дулма была женщиной свободолюбивой, как и многие бурятки, не в пример мужчинам. Вышла замуж рано, работала с утра до ночи. Муж же ревновал ее, бил страшным боем, а она отбивалась, пока он на землю ее не кидал, да не начинал пинать тяжелыми сапогами. Да и тут она пыталась обхватить его ноги, уронить, отбиться. Не удивительно, что первые дети родились мертвыми от такой тяжелой жизни. Через три года нашли ее мужа в степи с перерезанным горлом. Напали грабители, все унесли, даже дэгэл дырявый сняли.

После смерти мужа Дулма больше замуж не выходила. Дом сама держала, овец гоняла на выпас, и на коне восседала как степная царица. А она была именно такой внешности. Высокая, полногрудая и широкобедрая. Лицо белое, волосы рыжие, а глаза черные, вырезаны как тугие луки. И вот сядет она на коня, когда выдастся праздник или межсезонье, когда работы не так много, и поскачет в соседний улус. Проедет по улице и укажет кнутом на мужика, который ей приглянулся. Никто ей не отказывал. Да и как такой царице степной отказать. С одним мужиком могла ночь провести, с другим месяц прожить, а потом выгоняла, чуть они ей надоедят.

От жизни такой, рожала она каждый год, а иногда и дважды в год. И все мертвых сыновей. Вынашивала, как и положено десять лунных месяцев, выходили они из утробы крепкими младенцами, но даже первого вздоха не могли сделать. Дом ее стоял вдалеке от всех, и никто не знал, плакала ли вообще Плодородная Дулма, когда рожала мертвых, а потом удобряла землю своими детьми.

В эту Дулму, царицу степей, влюбился мужчина, который умер в начале моего рассказа. Был он из далекой деревни, может даже из Иркутского края. Переехал один, поставил деревянный дом, завел дружеские отношения с соседями. Легкий у него был характер, солнечный, пока не встретил Дулму. Влюбился он в нее, тогда уже не молодую, всем сердцем. Ходил за ней как привязанный. Иногда прискачет на коне, запоет песню у ее гэра, а она не выходит. Приносил украшения, еду, горные цветы, а времена тогда были тяжелые, но он все же ей дарил что-то. Только Дулма на него и не смотрела. Только привяжет он коня на коновязь рядом с ее порогом, как она вскочит на свою кобылицу и ускачет. И когда ездила по округе, никогда на него кнутом не показывала. Он же не сдавался, ухаживал за ней, и все думал, что однажды добьется ее, пока однажды не умер.

Лежит он мертвый и слушает жизнь за стеной. Слушает, слушает, а потом вспоминает про Дулму. И так захотелось ему увидеть ее в последний раз, что смог подняться на своих окоченелых ногах и пойти к ней. Вышел из зимовья вечером, на улице народ в испуге попятился, кто-то за камнем потянулся, только их старый лама остановил, сказал, что последняя душа мужчины еще жива, надо ей самой тело покинуть. Конь от него отшатнулся, не дал себя оседлать, и пошел тогда мужчина к Дулме пешком, по снегу. Идет, вьюга началась, след его сразу же заметает. А в пути встречает он низких божеств, которые хотели отвести его душу по нужной дороге, но он-то знает, что идти ему надо не на тот свет, а к любимой его женщине.

Увидел ее издалека. Она заносила в дом ягнят, чтобы те в непогоду не потерялись, не замерзли. Держит последнего ягненка на руках и видит, как мужчина приближается к ней, а она уже знала, что тот погиб. Попросился к ней в гости, она отказала. Нельзя пускать умершего в дом, может он и пройдет мимо, вреда не нанесет.

— Пусти, — говорит он, — я от твоих мертвых сыновей новости несу.

И она вдруг пустила его, усадила на почетное место, налила ему горячего чая. Молчит он и она не спрашивает. Наконец он сказал ей:

— Сыновья твои живут счастливо, только не здесь, не на этом свете. Там, есть такое же место, такие же улусы и люди похожие. Только небо над ними не синее, а черное. И звезд нет, а вместо солнца — луна, а вместо луны — люди большой костер разжигают. У старших твоих сыновей уже жены есть, внуки у тебя. Они сказали, что почувствовали, скоро здесь много смертей будет, война, где погибнут они все. Потому решили родиться там, а не здесь. Много их там твоих сыновей. Сказали, что когда наступит тяжелое время, племя их, мертвых бурят, появится на нашем свете. Они помогут живым, и тогда наступит благодатное время. Не скоро это будет, но случится однажды. Было шесть бурятских племен, появится и седьмое.

— Чудные вещи ты мне говоришь, — сказала Дулма, кутаясь в дэгэл (потому что рядом с мертвыми всегда холодно), — а откуда же мне знать, что правда это?

Мужчина нагнулся к чашке с чаем, чтобы почувствовать крепкий запах дерева, но тот пах болотом. У мертвых все пахнет болотом.

— Старшего твоего зовут Дадмин, второго Баир, третьего Сэбэр, четвертого Батор …, — и назвал он имена всех ее восемнадцати сыновей, что она давала им, когда погребала в их же тооонтно.

Дулма слушала его и впервые за много лет почувствовала, как бегут у нее по лицу слезы, что на вкус они соленые и горячие. Говорил он, а она видела тот край, где сыновья ее свои дома поставили, где старшие заботятся о младших, где внуки у нее уже пошли.

— Когда же я увижу их? — спросила она и руку положила на его плечо, заглядывая мертвому мужчине в глаза.

— Дулма, увидеть ты их не сможешь, тот край не для тех, кто жив, не для тех кто умер.

Мужчина обнял плачущую Дулму.

— Не переживай. Ты тот край заселила. Род твой широк, племя твое богато. А тебе в утешение будет дочка. Красивая девочка. Слышу, как сердце ее бьется у тебя в животе, громко и часто, как у ягненка.

Просидели они обнявшись несколько часов. Потом он попросил ее застелить ему постель. Она хотела лечь к нему, но он попросил ее просто посидеть рядом с ним, пока он будет умирать окончательно.

— Душа моя выйдет из тела и отправится гулять по степи. Мне теперь не переродится. Ты же знай, что я тебя уберегу от любой беды и дочь твою тоже.

Утром Дулма погрузило его остывшее, бездвижное тело в телегу и отвезла в деревню. Оставила на поминальном столе у огня, который еще поддерживали ламы. И уехала обратно, не оставшись с другими.

Когда у нее родилась дочка, многие поговаривали, что это была дочь мертвого человека. Только потом, началась советская власть, и там такие слухи уже не одобрялись. Девочка после смерти матери уехала в город, где вышла замуж и родила детей. Родственники мужа считали ее круглой сиротой, а она никому не говорила, что часто навещает своих братьев.

Так мне бабушка рассказывала. Не совсем так. Она страшнее рассказывала. Я так не умею. Или просто на бумаге так получается не страшно, а когда сам слушаешь, то во много раз ужасней?

И я эту историю вспомнила недавно. Размышляла об Аюне, о нашей мертвой Аюне. Мы знаем с тобой точно, что она была, что мы несли ее тело к воде, что это я клала ей серебряную монету в рот. Она была и мертвая, и живая.

Так если она была, может и то племя есть. Вот ты переживал, что все так плохо у нас в Республике, что с каждым годом все хуже и хуже. А может скоро то время, когда они появятся на этом свете? Этот бурятский род с того света, там где небо черное, где вместо солнца — луна, а вместо луны — они жгут костер?

Может такое быть? Или я совсем сошла с ума?

А может наша бабушка была дочкой Дулмы? Может мы ее потомки, может потому Аюна пришла к нам?

Пожалуйста, не отвечай мне сразу, потому что сразу ты захочешь меня отругать, что я опять думаю о таких вещах. Не беспокойся обо мне, прошу. Я уже жалею, что пишу тебе все это, и что отправлю письмо, хотя отправлять его тебе нельзя.

Я люблю тебя.

Твоя старшая сестра Эржена.