У наших соседей напротив умер младший сын.

Я узнала об этом во вторник. Только пришла со школы, повесила свою сумку на ручку двери, а мама говорит: «у наших соседей умер мальчик». Стоит в коридоре, седая, а солнце из-за спины (кухня у нас выходит на южную сторону, поэтому мы и все растения держим на кухонном подоконнике) ее волосы золотит.
Я ответила: «не может быть». А на самом деле сразу подумала, что, скорее всего, так и есть. И не просто «скорее всего», а так оно и есть.
«Умер. В деревне, куда отправили на лето к родственникам. Утонул в речке», — подтвердила мама.
«Откуда ты знаешь? Может ошибка», — продолжала расспрашивать я. Мы будто играли хорошо отрепетированную пьесу, и наши диалоги уже записаны наперед.
«Сегодня целый день ходили люди к соседям. Cпросила у одного мужчины в куртке, зачем они там ходят, а он ответил, что маленький мальчик умер»
«Жалко его», — сказала я и села на стул в коридоре, чтобы снять туфли.
«Бедные родители», — сказала мама.
«Ну, у них еще есть дочка», — следовала я заученным фразам, расшнуровывая туфли.

«А ведь я видела его вчера», — заметила многозначительно мама.
Мы сели за стол. Я разложила на соседнем табурете тетради и пила чай, одним глазом поглядывая в диктанты. Библиотека. В обоих случаях одно «б».
«Кого?». Мне сначала показалось, что она говорит о мальчике.
«Отца его».
«И?»
«И он ничего мне не сказал».
«Мама, он и не обязан тебе ничего говорить».
«Да-да, конечно, но по нему совершенно нельзя было сказать, что у него умер сын. Такой спокойный, в пиджаке, поздоровался со мной».
Я подумала, что он, скорее всего и не знал вчера, что его мальчик умер. О чем и сказала маме.
«Да-да, конечно», — ответила она.
«Печенье!» — воскликнула я. Купила печенье после школы, а выложить из сумки забыла. Специально купила к чаю печенью.

«А хорошенький был мальчик. Пухленький такой, задумчивый. Сколько ему лет, думаешь?».
«Лет пять».
Мы уже переместились в зал. Мама включила телевизор. Я разлеглась на диване вместе с тетрадками. Мы обыкновенно так проводим время после чая.
В этот раз мама сделала звук тише, и все оглядывалась на меня время от времени.
«Как его звали?»
«Арсалашка?»
Некоторые дети такие аккуратные, а вот некоторые — просто ужас какие неряхи. И ведь пишут гелевой ручкой, а все равно размажут все поперек линий.
«И что же дети умирают? Лучше бы нас старых забирал, господь».
Я оставила эту фразу без внимания. Мама заметила это и вернулась к той теме, на которую я откликалась.
«Бедные родители. Не дай бой, потерять своего мальчика вот так».
«У них есть дочь», — ответила я и зачеркнула одну из лишних букв «б».
Все в подъезде знали, что эти муж и жена живут плохо. Она часто ругала его. Он часто не показывался в доме. Мама даже однажды сказала, что слышала, как жена обвиняла его в том, что у него есть любовница.
Я сказала маме тогда, что это вполне возможно, потому что мужчина он видный. На что мама ответила мне, что его жена тоже очень красивая женщина. Я не стала возражать.

«А девочка их не у тебя учится?» — спросила мама, прекрасно зная, что это не так.
«Нет, она в первом Б».
«Бедная девочка. Может мне стоит к ним сходить? Давай сходим вместе, по-соседски. Все-таки это маленький ребенок умер, а мы с тобой безучастные совсем».
Я подумала, что некоторые, потеряв кого-то вдруг начинают брать уроки любви к нему. У моей мамы это были абсолютно безосновательные уроки, уроки в чужой школе. Однако я согласилась пойти с мамой.
Она долго думала, что одеть. Конечно, идти в домашнем халате было бы неуважительно, как-то затрапезно. Но приличной одежды у мамы уже не было (поскольку куда выходить на глубокой пенсии?), кроме летнего крепдешинового костюма, но тот был неприлично лиловым, как фингал. Поэтому она накинула серый габардиновый пиджак на халат. «Как председатель колхоза», — сказала я. Мама улыбнулась. Я бываю с ней резка иногда, но возможно это оттого, что наша любовь не нуждается в каких-то красивых словах. Все очень понятно. Мама в халате и сером пиджаке любит свою дочку. Дочка в черной водолазке и трениках любит свою маму. Мы взяли сто рублей из хрустальной вазы, где всегда лежит немного наших денег и еще мотки ниток, а в них вколоты иголки с большими ушками.

Мама постучала. Дверь открыла женщина, мама мальчика. Она была совсем маленького роста. Чуть выше моего плеча. Я-то конечно, долговязая, еще и тапки на платформе, но она все равно очень маленькая.
«Сайн байна», — поздоровалась мама.
«Проходите», — ответила женщина.
Она провела нас в зал. Там сидело несколько человек. Маленькая девочка, одетая в немыслимо желтое платье, мелькнула как всполох на балконе.
Отец мальчика сидел лицом к двум мужчинам, и спиной ко мне. Он даже не повернулся. Я и не поняла сразу, что чего-то не хватает, но краем уха ухватила разговор, что гроб с мальчиком привезут сегодня вечером.
Мама мальчика хотела усадить нас на диван, где уже к другому краю поджалась старушка с очень морщинистым лицом. Она перебирала одной рукой четки. Но блестящие ее глаза живо следили за нами.
Мы, конечно же, отказались. Моя мама что-то спросила у женщины, та кивнула ей, и они пошли в кухню, оставив меня. Старушка прошамкала «хугты» и стукнула ладонью по дивану, выбив облачко пыли. Может быть, это была не пыль, а ссыпающаяся со старушки старая, белая кожа.
«Нет, спасибо, я сейчас уйду», — ответила я.
Но та, похоже, плохо слышала, или не знала русского, а потому еще раз хлопнула по дивану. Я присела, чтобы подождать маму. Прошло минут пять, может быть больше. Отец мальчика не менял своей позы, все так же согнувшись, он держал свою красивую голову обеими руками. Один мужчина положил ему руку на плечо, как будто еще сильней придавливал к земле, а второй, так же как и я, сидел прямо, словно составлял строгий перпендикуляр статуям горя.
Мама не шла. Сидеть так дальше было невыносимо.
«Я пойду», — сказала я старухе тихонько.
«А?» — переспросила она.
«Я ухожу!», — повторила я. Получилось уж слишком громко, и все посмотрели на меня. Даже отец мальчика. Он повернулся ко мне. Глаза у него были совсем чужие.
«Хорошо», — ответил он.
Хотела улыбнуться ему, но только кивнула головой.

Когда привезли гроб, то я выглянула лишь на чуток из окна. Гроб был маленький, а мой любовник плакал над ним.